Раби Овадья Сфорно и его автоперевод на латынь
Акива БОГДАНОВ учащийся ешивы «Торат Хаим», Москва
Хотя комментарий к Пятикнижию раби Овадьи Сфорно1, родишегося около 1475 года в эмилианской Чезене и умершего около 1550 года в Болонье, печатается во всех современных «микраот гдолот»2 между комментариями рабейну Бахьи и «Ор а-Хаим», самоидентификация его автора могла бы доставить религиозному исследователю его экзегезы, поверхностно знакомому с итальянской действительностью рубежа XV и XVI веков, дискомфорт невольного столкновения с идеями кросскультурности. Привычные еврейской исторической памяти ролевые модели и нарративные топосы — мудрец из гетто; ревнитель просвещения, не всегда, с нашей точки зрения, отличающий желанную социальную интеграцию от маловозможной ассимиляции; и столп городской общины, который занимается ее нуждами (באמונה ציבור בצרכי העוסק), который идет, в силу своей должности, на различные компромиссы, — все они имеют отношение к интеллектуальной биографии Сфорно, но не определяют её в достаточной для уверенной категоризации мере.
Подобно тому, как нам кажутся экзотическими политико-религиозная многофункциональность гаонов3, драматургия Рамхаля4 или предмет гарвардской диссертации рава Аарона Лихтенштейна, благословенной памяти (теология кембриджских поэтов-неоплатноников5), — общеизвестный образ Сфорно как комментатора, который избежал крайностей мистицизма и грамматической въедливости, образ, который должен был бы вызывать чувство родства у «человека алахи», трудно связать с областью его биографии, знакомой скорее профессорам, нежели студентам ешив, — с «мейнстримной» университетской карьерой горожанина эпохи Ренессанса. В медицинском дипломе, который Сфорно получил в 1501 году в университете Феррары — города, находившегося под властью дома Эсте — одного из блестящих княжеских родов периода Возрождения — упомянуты его прежние штудии на факультете искусств Римского университета6. По всей видимости, это означает, в первую очередь, изучение классической философии и словесности. Если свободное обращение средневекового испанского раввина к доминирующей культуре — вернее, с нею — не удивительно, то научная карьера еврея в католических институциях раннего Нового времени поражает воображение.
В центре этой статьи — close reading (пристальное прочтение) одного пассажа из философского труда Сфорно «Ор амим» («Светоч народов») и его латинского автоперевода «Lumen Gentium». Оно представляет не только культурологический интерес, но и предлагает новый подход к его традиционной экзегезе.
Как известно, преподавать Устную Тору неевреям запрещено7. Алахические частности этого запрета находятся за рамками нашего эссе, однако даже краткое знакомство с биографией Сфорно показывает, что одной из важных его целей на протяжении всей жизни было распространение еврейской учёности, не ограниченное ни рамками полумиссионерских разъяснений для «сыновей Ноаха», ни форматом средневековых диспутов евреев с христианами, с заранее предрешённым исходом8.
В 1498 году католик-гебраист немецкого происхождения Иоганн Рейхлин присоединился к посольству курфюрста Филиппа Пфальцского в Ватикан. Истинной целью Рейхлина, разумеется, был не папский дворец, а одна из немногих ещё не изгнанных еврейских общин конца XV века. Желания европейского гуманиста тех лет понятны всякому, кто лично или даже понаслышке знаком с культурой сами тамиздата и советского книжного дефицита. Рейхлин, как и, к примеру, его отчасти коллега сэр Джон Чик полвека спустя в Южной Германии — изнывал от нехватки еврейских книг в разорённых общинах и злился на евреев, которые не хотели продавать христианину издания, которые у них, несмотря на гонения, сохранились и за которые он готов был щедро заплатить. Когда Рейхлин отправился в Италию, в его собрании уже были издания семьи Сончино, некоторые рукописи Танаха, а также «Сефер Михлоль» раби Давида Кимхи (в рукописи XIII века) — фундаментальное пособие по ивритской грамматике. Однако знакомство с римскими раввинами, среди которых был и раби Овадья Сфорно, не только расширило библиографию его учёности, но и связало её с еврейской устной традицией.
Если верить письмам Рейхлина, раби Овадья давал ему уроки ежедневно. Филипп Меланхтон, один из величайших европейских филологов того времени, утверждал, что каждый урок обходился Рейхлину в один золотой: игнорируя антисемитские обертоны этого явного9 преувеличения, возможно, всё-таки, заключить, что и учитель, и ученик ценили живой — а не библиофильский — контакт с иудаизмом. Судя по всему, в отношении Рейхлина Сфор- но играл, по большей части, роль репетитора по ивриту, а не религиозного просветителя. Позже, в 1506 году, это позволило Рейхлину опубликовать собственную грамматику и словарь, Rudimenta Hebraica. Но римское ученичество Рейхлина имело колоссальные последствия для европейского еврейства. Ведь именно Рейхлин, которому Сфорно внушил мысль о равенстве праведных евреев и праведных неевреев с точки зрения иудаизма, в печатном споре с выкрестом Иоганном Пфефферкорном защитил — по крайней мере, временно — библиотеки немецких еврейских общин от полного уничтожения.
Раби Овадья Сфорно не оставил своих просветительских чаяний и через десятилетия после знакомства с Рейхлином. В 1537 году в Болонье вышла его философская книга «Ор Амим», в пятнадцати «хакирот» (философских исследованиях) которой опровергаются аристотелианские представления о таких вопросах, как первичная материя, движение, творение ex nihilo, Единство Творца и бессмертие души. Прежде, чем мы перейдём к очевидно поразительному факту онтогенеза этого трактата — его авторскому переводу на латынь, — стоит отметить, что сам жанр ивритского оригинала мог бы не пройти современную религиозную селекцию. Хотя в XVI веке доходило до того, что евреи комментировали и даже переводили арабские философские трактаты по заказу итальянских гуманистов10, большинство этих текстов и их авторов давно музеифицированы: Аристотель, по выражению Мандельштама, «как махровая бабочка, окаймлён[ный] арабской каймой Аверроеса», вошёл в генетический состав «Путеводителя Растерянных» Рамбама, что заставляло негодовать самого Рамбана, но современное религиозное еврейство en masse трудно заподозрить в глубоком интересе как к его трудам, так и к трудам его арабских последователей вроде аль-Газали или аль-Фараби. Напряжение, с которым Сфорно в «Ор Амим» спорит с аристотелианством и аверроизмом, меняет взгляд на его комментарий, ставший — в отличие от его философии — несомненной частью традиции.
Книга «Ор Амим» написана — с некоторыми оговорками — в средневековом европейском жанре суммы11 — аргументированной защиты или опровержения определённой философской проблемы. Так, в первой «хакире» (в латинском автопереводе — ‘quaestio’) Сфорно поднимает вопроc, вечен ли процесс зарождения и смерти («utrum motus generationis et corruptionis habuisset esse ab eterno» / אם תנועת ההויה וההפסד קדמונית.( В результате диспута с самим собой о природе мироздания он заключает, что у этого процесса есть — по Б-жьей воле — начало и конец. Если в комментарии Сфорно к Торе почти нет ссылок на нееврейские источники12, то чтобы найти ссылку на еврейский источник в «Ор Амим», нужно приложить усилие: так, в «хакире» о рождении и смерти только в заключительном, резюмирующем абзаце упомянута первая глава книги Берешит.
Все еврейские ссылки в ивритском оригинале «Ор Амим», для удобства обозначенные сносками на полях (и, вероятно, числом уступающие ссылкам на Аверроэса и аль-Газали), — исключительно на Письменную Тору. Гемара и мидраши, которые, казалось бы, необходимы для ответа на важнейшие вопросы еврейского мировоззрения — тем более, что оригинал «Ор Амим» едва ли предназначался (широкой) аудитории европейских гуманистов, — если и включены в структуру логического рассуждения, то разве что в его трудноразличимый подтекст. Намеренность этого отказа от традиционной стилистики средневекового еврейского философского труда очевидна всякому, кто прочтёт ивритское предисловие — прозаический центон видоизменённых цитат из книг Иова и Теилим, в стиле пособия Йеуды Мессера Леона (ок. 1420 — ок. 1498) «Нофет Цуфим», пытающегося предложить аналог античной прескриптивной риторики на материале письменной Торы.
К 1548 году, через одиннадцать лет после публикации «Ор Амим», Сфорно закончил перевод своего трактата на куда менее витиеватую, чем оригинальный иврит, гуманистическую латынь. «Lumen Gentium» («Светоч народов»), том с полуобнажёнными кариатидами и батальной сценой на титуле, посвящённый недавно взошедшему на французский престол Генриху Второму, жестокому преследователю гугенотов, задуман не как документ внутриеврейской философской полемики об отношении к арабизированному аристотелианству, а как проект интеллектуальной интеграции еврейства в большую европейскую культуру. Сфорно перевёл не свою книгу, а себя. Предисловие надписано: ‘Seruadeus [т.е. «Овадья» — досл.
«раб Б-жий»] Sphurnus’ — так классический филолог Шварцэрд «эллинизировал» себя в Меланхтона. Хотя еврейских философов, а также избранные алахические труды, переводили на латынь и прежде13, в большинстве случаев это делали заинтересовавшиеся иудаизмом — из приязни или ненависти — неевреи. Автоперевод Сфорно, возможно, беспрецедентен. Важностью этого проекта обусловлены некоторые умолчания и недосказанности. К примеру, Сфорно полностью исключил из «Lumen Gentium» сдержанно критическое обсуждение распространённого мнения, что евреи обязаны беспрекословно принимать все Тринадцать основ веры14. Цитаты из Танаха корректно приведены в сравнительно недавнем латинском переложении монаха-доминиканца15, известного, в отличие от Иеронима, относительно точному следованию еврейскому оригиналу.
Разберём красноречивый пример софистицированной переводческой политики Сфорно. В четвёртой «хакире», посвящённой вопросу о вечности Небес (вывод Сфорно, разумеется, в том что Небеса не предвечны, а сотворены Вс-вышним) он отвечает на возражение мнимого еретика («если бы небеса были сотворены, им должна была бы предсуществовать пустота»), что «всё это (т.е. то, что пустота, которую Небеса заполнили, была сотворена одновременно с ними) разъяснила Тора Вс-выш- их и Небеса сотворил Он что сказала, когда деяний, Его мощи о повествуя него, אלה בארה תורת אֱלֹקֵינוּ בהגיד כח מעשיו вращаются» они которой вокруг землю, — центр ואמרה שברא השמים ומרכזם והוא הארץ אשר )ואת כל יקיפו עליה( В ивритском предисловии, рассуждая о цели своего сочинения — поведать миру о несомненном16 Единстве Б-га, — он, среди прочего, замечает что Тора — и он сам ей вслед — «вещает о величии Его деяний»: объяснение «маасе берешит» — акта творения — уничтожает сомнения, касающиеся Б-жественной природы творения, и прославляет её. Эта программная цитата из Теилим (111) — не просто безотчётная риторическая виньетка от знатока Писания, а аллюзия к известному комментарию Раши (на основе мидраша «Ялкут Шимони») на первый стих книги Берешит. Раши спрашивает, почему не начать Тору с заповеди освящения нового месяца17, и отвечает, что вся семейная и народная история нужна, чтобы «поведать величие Его деяний» — и «дать им наследие народов», то есть утвердить право евреев на Землю Израиля. Эта косвенная цитата с умышленной лакуной, разумеется, сообщает сухому философствованию о природе материи телеологическое ускорение. Латинская версия «Lumen Gentium» ожидаемо лишена аллюзии к Раши не только из-за её культурной непереводимости, но из-за её «бестактности» в тексте, декларативно адресованном христианскому монарху: «Quare sacrum genesis documentum Cap. primo Docet primo creationem qua habuit esse celum eiusque centrum» («Святая Тора Бытия учит в первой главе, что в начале были сотворены Небеса и их центр (земля)») — Сфорно использует термин ‘documentum’, происходящий от глагола ‘docere’ («учить»), — этимологически точно переводя значение слова «Тора». В свете этого рассуждения проясняется и собственный комментарий Сфорно в Берешит, где он пишет, что «в начале» значит «в начале времени, в момент, до которого времени не существовало», и что Небеса равноудалены от земли — своего центра. Этот комментарий — не отблеск наивной космогонии, а скрытое полемическое заявление.
У «Света Народов» в латинском изложении есть и невидимая этими народами часть спектра18. Мнимость компромиссной автоцензуры перед лицом христианской гуманистической аудитории маскирует идею доступности народам исключительного знания об основаниях Торы лишь до известного предела. Автоперевод «Lumen Gentium» — своеобразный «марэ мекомот», указатель мест в Писании, истинные толкования которых можно понять только в свете живой традиции — светильника в Гидеоновом пустом кувшине, — в какие бы университетские мантии Сервадей Сфурн ни облачался.
1 «Editio princeps» — венецианский том 1567го года.
2 Издания Танаха, сопровождённые множеством комментариев.
3 Robert Brody, The Geonim of Babylonia and the Shaping of Medieval Jewish Culture, особенно стр. 54–66.
4 Например, его пьеса «Маасе Шимшон».
6 Saverio Campanini, «Reuchlins jüdische Lehrer aus Italien» в «Reuchlin und Italien», ред. Gerald Dörner, стр. 69–85.
7 «Хагига» 13а; «Санэдрин» 59а.
8 Дальнейший рассказ основан на книге David H. Price, Johannes Reuchlin and the Campaign to Destroy Jewish Books, стр. 66–68.
10 Giuseppe Veltri, Alienated Wisdom: Enquiry into Jewish Philosophy and Scepticism, особенно стр. 156ff.
11 Дальнейшее обсуждение основано на процитированной выше книге Джузеппе Вельри, стр. 162–167.
13 Görge K. Hasselhoff, «Maimonides in the Latin Middle Ages» в Jewish Studies Quarterly 9 (2002), стр. 1–20.
14 См. Veltri, стр. 166.
16 Вельтри обращает внимание, что главный диалектический термин Сфорно, которым он вводит вопросы в своих «хакирот», — ספק/dubium, т.е. ‘сомнение’.
17 Шмот 12.2.
18 См. Saverio Campanini, «Un intellettuale ebreo del Rinascimento: ‘Ovadyah Sforno a Bologna e i suoi rapporti con i cristiani» в Verso L’Epilogo di una Convivenza: gli Ebrei a Bologna nel XVI Secolo, ред. Maria Giuseppina Muzzarelli, 99–128, стр. 126.